По данным первой Всесоюзной переписи населения, проведенной в 1926 году, немцы составляли около 0,8% национального состава Советского Союза — более 1 млн 200 тысяч человек при общей численности населения чуть более 147 млн человек. Почти половина советских немцев (более 570 тысяч человек) жила в созданной после революции Автономной ССР Немцев Поволжья — на территории площадью около 28 тысяч километров, выделенной из состава дореволюционных Саратовской и Самарской губерний.

Поволжье исторически было местом расселения немцев — еще с середины XVIII века, когда их своими манифестами пригласила поселиться на берегах Волги Екатерина II. Более века немцы сохраняли на территории Российской Империи национальную и религиозную самобытность и при этом пользовались определенными налоговыми и другими послаблениями. В XIX веке начали происходить изменения не в лучшую с точки зрения сторонников автономии сторону: еще при Александре II на немцев распространили всеобщую воинскую повинность, в 1890-е годы началось вмешательство в образовательную политику (обязательное преподавание в школах на русском языке), при Столыпине немцев, как и других «иностранцев», ограничили в земельных правах.

Первая Мировая война сопровождалась выселением немцев из западных областей страны, а также ростом шовинистических настроений и даже погромами. Как и предыдущие неблагоприятные перемены в жизни российских немцев, события военного времени вынудили многих из них уехать за границу. Но еще больше немцев переместилось из центральной части страны в отдаленные: в Сибирь, на Северный Кавказ, на Дальний Восток, из-за чего в этих регионах возникли целые немецкие поселения.

Советская власть решила с немцами сотрудничать: предоставила им автономию, позволив создать отдельную республику, и надеялась на ответную лояльность. Немцы же предпочитали жить изолированно и «советизироваться» не спешили: например, при численности немецкого населения в Западной Сибири более 86 тысяч человек в партии в середине 1920-х годов состояло только 214 человек. Колхозам немцы предпочитали собственные кооперации: артели, концессии, кредитные товарищества и т.п.. Они были очень религиозными и сохраняли прочную связь с Германией: выписывали немецкие газеты, поддерживали отношения с европейскими родственниками, получали материальную помощь от немецких организаций. Немецкая республика была одной из первых в Союзе республик со сплошной грамотностью, преподавание в школах вплоть до начала 30-х годов велось на немецком языке. В городах (как в Поволжье, так и в других регионах страны) немцы работали на профессорско-преподавательских должностях в вузах, на промышленных предприятиях.

Нет «фашистской помощи»

Преследование немцев в СССР по национальному признаку началось даже не с приходом к власти нацистов в Германии, а с момента усиления влияния партии национал-социалистов и ее успеха на президентских выборах в 1932 году. Руководствовались чекисты вышедшим в июле 1932 года циркуляром ОГПУ «О борьбе с разведывательной и вредительско-диверсионной работой немецких фашистов против СССР», акцент в котором делался на борьбе с опасным распространением фашистской пропаганды.

Примером такой пропаганды была листовка, написанная депутатом-коммунистом из Германии Геймом, который, воодушевившись идеей социалистического строительства, приехал в СССР и работал на шахте «Американка» на Донбассе, но стал там инвалидом, разочаровался и уехал обратно на родину. Или серия диапозитивов о голоде в СССР, которую передал за границу бывший директор германской концессии «Друзаг» на Северном Кавказе Дитлов. Любые сообщения за границу о голоде, а также просьбы о помощи и получение такой помощи от германских организаций расценивались как распространение «антисоветской клеветнической информации».

В 1933-34 годах многие немцы Поволжья (жители тогдашней автономной Немецкой республики) получали пособия в немецких марках от «Союза зарубежных немцев (Verein fur das Volkstum im Ausland, VDA), организации «Братья в нужде» (Bruder in Not) и других. Валюта переводилась на счет Торгсина (Всесоюзного объединения по торговле с иностранцами), а адресаты помощи получали квитанции, по которым можно было приобрести различные товары в магазинах объединения. Однако уже в 1934 году «Братья в нужде» и подобные им организации были объявлены антисоветскими, а в прессе началась пропагандистская кампания по борьбе с «фашистской помощью». Газета «Правда» опубликовала письмо немцев из колхоза Ленинфельд, отказавшихся от заграничных денег и осуждающих тех, кто их получает. Подобные обращения появлялись и в других газетах, также публиковались сообщения от имени живущих в Германии немцев о голоде и безработице там, а не в СССР.

Историк Владимир Хаустов, написавший в соавторстве с Леннартом Самуэльсоном книгу «Сталин, НКВД и репрессии 1936-1938 годов», а также ряд статей, посвященных репрессиям в отношении немецкого населения СССР, со ссылкой на Центральный архив ФСБ приводит сведения о четырех тысячах арестованных немцах только в 1934 году — преимущественно по делам о «фашистской помощи».

Изображение: Влад Милушкин / Медиазона

Фашистский словарь и другие террористические организации

В феврале 1935 года в Москве арестовали профессора Московского института новых языков Елизавету Мейер. Немка, дочь пастора, выпускница Лейпцигского университета — по версии НКВД, она являлась главой немецко-фашистской контрреволюционной террористической организации. Вместе с профессором Мейер арестовали многих ее коллег, имеющих немецкие фамилии и связанных с немецким языком, — в первую очередь, составителей Большого немецко-русского словаря. «Изданный под руководством Мейер Большой немецко-русский словарь (в издании которого принимали участие и мы) является контрреволюционно-фашистским. В нем выброшена марксистская терминология, отражающая борьбу и быт пролетариата, стерто всякое понятие о классах и классовой борьбе», — говорилось в протоколе допроса арестованного Александра Габричевского, выдающегося искусствоведа и сына знаменитого бактериолога Георгия Габричевского.

Всего по делу фашистской террористической организации в феврале, марте и апреле 1935 года арестовали 141 человека. Согласно материалам 29-томного уголовного дела, ее ячейки были в Москве, Ленинграде, Крыму, Саратове, Ярославле. Участие в московской ячейке, помимо Мейер и Габричевского, вменялось философу Густаву Шпету, филологам Александру Челпанову, Михаилу Петровскому и Борису Ярхо, юрисконсульту лютеранского церковного совета по фамилии Альтгаузен и не только им: среди арестованных были преподаватели кафедр немецкого языка в МГУ, сотрудники издательств «Советская энциклопедия» и «Academia», Библиотеки иностранной литературы и многие другие.

В качестве фашистской и контрреволюционной деятельности чекисты вменяли в вину ученым, преподавателям и их окружению антисоветские разговоры. «Участники контрреволюционной группы считали, что Советская власть неустойчива, что население СССР, в том числе интеллигенция, в большинстве своем настроена в отношении Советской власти враждебно, что Советская власть держится только благодаря введенному ею беспримерному в истории жесточайшему террору, что метод террора власть направила в первую очередь против интеллигенции», — говорится в протоколе допроса Петровского. И он, и Габричевский, и большинство других арестованных давали признательные показания и в контрреволюционной деятельности, и в участии в террористической организации, и «изобличали» (то есть давали показания против) профессора Мейер и философа Шпета. В каких обстоятельствах были получены эти признания, доподлинно неизвестно. Известно, что и сама Мейер, и Челпанов, и Альтгаузен, и остальные обвиняемые в конце концов признали себя организаторами и участниками немецко-фашистской контрреволюционно-террористической организации.

Конкретные эпизоды подготовки террористических актов ни группе Мейер, ни последующим фигурантам подобных дел вменять не было необходимости. Достаточным доказательством считались, например, знакомство Мейер и Альтгаузена из лютеранского церковного совета с сотрудниками германского посольства. Профессору вменялось также то, что она была знакома с немецким славистом Максом Фасмером, а значит, подозревалась и в шпионаже.

В июне 1935 года Особое совещание НКВД приговорило Мейер, Челпанова и Альтгаузена к расстрелу, приговор был приведен в исполнение. Остальные получили по несколько лет лагерей и ссылок. Петровский и Шпет в 1937 году, отбывая ссылку в Томске, были снова арестованы и расстреляны. Всех фигурантов этого дела (в некоторых источниках его называют делом «Арийцы») реабилитировали в 1989 году.

Владимир Хаустов в статье «Репрессии против советских немцев до начала массовой операции 1937 года» указывает, что в 1935-36 годах счет раскрытых «террористических организаций» с участием немцев шел на сотни. В декабре 1935 году была осуждена группа из десяти германских шпионов, обвинявшихся в подготовке теракта на Красной площади, среди которых был сотрудник управления Московского метрополитена Вильгельм Бауэр. Следствие завершили за две недели. Участников другой террористической организации, возглавляемой братьями Борисом и Константином Минихом, обвиняли в подготовке теракта против Сталина и приговорили к расстрелу. В Ленинграде раскрыли контрреволюционную организацию из сбежавших с Поволжья немцев-кулаков.

В самой Немецкой республике в Поволжье в 1936 году расследовалось 98 подобных дел, по которым было арестовано более 1 400 человек. Продолжались аресты за получение гуманитарной помощи от «Братьев в нужде» и других организаций, а также за интерес к событиям в Германии и восхваление нацистской партии. Такое обвинение, в частности, предъявили четверым фигурантам дела «Фашисты»: два сотрудника советского суда, бывший офицер царской армии и бывший меньшевик вели «антисоветские разговоры», а при встрече, согласно материалам следствия, использовали приветствие «Хайль Гитлер». По делу «Друзья» были арестованы 55 человек за активную переписку с бывшим поволжским фабрикантом Генрихом Магелем, уехавшим в Берлин, прослушивание радиопередач и чтение литературы из Германии. Фигурантов дела «Концессионеры» — уволенных после ликвидации опальной концессии «Друзаг» на Северном Кавказе — обвиняли в восхвалении условий труда и его оплаты в гитлеровской Германии, был арестован 31 человек.

Историки также упоминают о преследовании религиозных объединений немцев, как лютеран, так и меннонитов. Кроме того, репрессиям подверглись политические эмигранты, в основном немецкие коммунисты, укрывшиеся в СССР от преследований в Германии. По состоянию на 1 июля 1936 года в Советском Союзе проживало около 6 тысяч германских подданных, из которых статус политэмигранта имели 811 человек. Более 400 из них стали фигурантами дел о шпионаже, терроризме и диверсиях, после чего их выслали в Германию, где, согласно архивам тогдашнего немецкого посольства, их личные дела немедленно требовало гестапо, считая высланных советскими шпионами и агентами.

И тем не менее в эти годы — с 1932-го по 1936 — немцы не были категорией населения, которая преследовалась бы особенно жестоко и массово. Потенциальными «шпионами» и «агентами разведки» наравне с гражданами Германии и этническими немцами считались поляки, японцы, корейцы. По делам о «контрреволюционной деятельности» арестовывали граждан СССР всех национальностей, немецких крестьян раскулачивали точно так же, как русских и украинцев.

Изображение: Влад Милушкин / Медиазона

Заводы и армия без немцев

Аресты и ссылки были не единственным методом борьбы советского руководства с потенциальными шпионами и вредителями. В октябре 1934 года вышло несколько директив Главного управления государственной безопасности (ГУГБ) НКВД, в частности «О борьбе с диверсиями и шпионажем на железнодорожном, водном и автодорожном транспорте» от 10 октября и «О мероприятиях по борьбе с разрушительной деятельностью германской разведки в народном хозяйстве» от 14 октября. Для бывших немецких граждан и советских людей с немецкими фамилиями они означали увольнение с транспортных, оборонных и многих других предприятий. На предприятиях теперь велся учет сотрудников «опасных» национальностей: поляков, немцев, корейцев, китайцев — а к 1936 году многие из них стали фигурантами дел о «вредительстве в народном хозяйстве». Кстати, Хаустов отмечает, что обвиняемые во вредительстве простые рабочие очень часто не сознавались, что, впрочем, не мешало их осуждать. Например, в Мордовской АССР 96% приговоров было вынесено в отношении несознавшихся «вредителей».

В феврале 1937 года нарком внутренних дел Николай Ежов представил Сталину материалы из Западно-Сибирского управления НКВД о вредительстве иностранцев на шахтах Кузбасса и предложил полностью очистить этот стратегически важный для страны регион от иностранцев. Соответствующее решение Политбюро не заставило себя долго ждать: «Отказать проживающим в Западно-Сибирском крае иностранцам (при продлении вида на жительство) в праве дальнейшего проживания в Западно-Сибирском крае. В первую очередь провести это мероприятие по отношению к германским, японским и польским подданным», — говорилось в принятом 15 марта 1937 года документе.

В мае 1935 года украинский нарком НКВД Всеволод Балицкий написал Сталину записку, в которой докладывал об усилении фашистских настроений среди военнослужащих-немцев в Красной Армии: они интересовались событиями в Германии и одобрительно оценивали высказывания Гитлера о растущей мощи немецкого государства. Нарком предлагал перевести военнослужащих-немцев из западных частей внутрь страны и удостоился резолюции Сталина «По-моему, товарищ Балицкий прав». В том же году особые отделы НКВД начали вести учет военнослужащих-иностранцев и случаи их перевода стали массовыми. «Особо подозрительных» увольняли из армии или репрессировали. В 1938 году вышел приказ наркома обороны Климента Ворошилова об увольнении из Красной Армии военнослужащих всех национальностей, «не входящих в состав Советского Союза», а также родившихся за границей и имеющих там родственников.

Живший в конце 1930-х годов на Украине и окончивший там школу Герхард Вольтер, впоследствии литератор и исследователь истории советских немцев, так вспоминал свои попытки поступить в 1939 и 1940 годах в военное училище: «Тогда, в 40-м, пустели парты моих одноклассников, я же к своему удивлению, дальше медицинских комиссий так и не продвинулся. Прямо о причине моей задержки мне никто не говорил, очевидно, не желая горькой истиной отравить молодую душу. <...> И вот однажды, в конце 9-го класса, неулыбчивый "сухарь" Абб, тщетно пытавшийся научить нас немецкому языку, сказал мне наедине: "Не теряйте зря времени, молодой человек. Заканчивайте среднюю школу. Это единственное, что Вам действительно может пригодиться". Тут я впервые по-настоящему осознал, что значит быть немцем в стране, "где так вольно дышит человек". Раньше это клеймо преследовало меня и братьев дразнилками типа "немец – перец, колбаса" или не спровоцированными затрещинами наших сельских забияк. Теперь же я столкнулся с несправедливостью на "взрослом уровне", когда обида воспринимается с особой болью. Оказаться выброшенным из ряда вон — что может быть более оскорбительно для человека в 17 лет!»

Еще одной заметной акцией середины 1930-х годов стала операция «Коричневая паутина»: в разработке чекистов оказались сотрудники германского посольства и всех германских консульств в СССР. На учет были взяты все без исключения граждане Советского Союза и иностранные подданные, имевшие связь с немецкими дипломатами и сотрудниками консульств. В конце 1936 года перед НКВД уже ставилась задача полной изоляции сотрудников посольства и консульств от советских граждан.

Как стало известно после Великой Отечественной войны из допросов верхушки германской разведки (Абвера) и уцелевших документальных материалов, в действительности заброска шпионов и диверсантов в СССР отнюдь не была массовой: как раз из-за высокой степени изоляции как иностранных посольств, так и любых иностранных организаций от советских граждан. В частности, тогдашний начальник Абвера Ганс Пиккенброк сообщал на допросах, что среди трудностей, с которыми сталкивалась разведка, были плотный контроль государственной границы, «жесткая опека» всех прибывающих в Союз иностранцев, отсутствие у СССР общей границы с заинтересованными в шпионаже странами. В связи с этим, говорил Пиккенброк, использовались преимущественно легальные способы сбора информации: через посольство и немецкие организации. Готовить нелегальную агентуру, за причастность к которой в СССР судили с середины 1930-х годов, стали готовить в Кенигсберге только накануне войны.

Изображение: Влад Милушкин / Медиазона

«Всех арестовать»

«Всех немцев из наших военных, полувоенных и химических заводов, на электростанциях и строительствах, во всех областях, всех арестовать», — с этой короткой записки Иосифа Сталина, приложенной к протоколу заседания Политбюро от 20 июля 1937 года, началась так называемая немецкая кампания — волна массовых арестов немцев в СССР (как иностранных подданных, так и советских граждан). Исследователи ГУЛАГа Никита Охотин и Арсений Рогинский в своей статье так описывают эту судьбоносную для советских немцев записку: «В автографе поражает гипертрофированная агрессия стиля: на крохотном блокнотном листе, едва вмещающем размашистый почерк вождя, одиннадцать раз встречается буква Х – большой, бросающийся в глаза, косой перечеркивающий крест. Показательно и то, что Сталин трижды употребляет форму всех (единожды — с подчеркиванием)».

Детализацией операции занимался нарком Ежов: 25 июля 1937 года за его подписью вышел приказ №00439 «Об операции по репрессированию германских подданных, подозреваемых в шпионаже против СССР». «Начиная с 29 июля сего года приступить к арестам всех установленных вами германских подданных, работающих на военных заводах и на заводах, имеющих оборонные цеха, железнодорожном транспорте, а также уволенных с этих заводов», — говорилось во втором пункте приказа. Выполнить аресты предписывалось в пятидневный срок. Всех сотрудников прочих предприятий, сохранивших германское подданство, требовалось переписать и направить данные Ежову «для решения вопроса об аресте».

Рогинский и Охотин приводят данные о подвергшихся репрессиям в эти первые пять дней: 340 человек, из них 130 в Москве и Московской области. В течение августа дополнительно было арестовано еще 132 человека. Речь идет только о гражданах Германии, подчеркивают исследователи. Всего в 1937-38 годах было арестовано от 750 до 820 немецких граждан — каждый пятый из проживавших в СССР в то время.

На первый взгляд, масштаб репрессий не сравним с делами «врагов народа» и их ближайших родственников, а также польской и харбинской операциями. Но стоит обратить внимание на еще один пункт того же приказа: «Вновь выявляемых в процессе следствия германских агентов-шпионов, диверсантов и террористов, как из числа советских граждан, так и подданных других государств, немедленно арестовывать, независимо от места их работы». Это указание позволило причислять к шпионам и диверсантам носителей немецкой фамилии или имеющих контакты с немецкими подданными. На них распространялся новый, введенный приказом №00485 о «польской операции», порядок осуждения — «альбомный», позволявший решать судьбу арестованных не индивидуально, а по спискам.

«Работники управлений НКВД на местах по окончании следствия составляли справки на каждого арестованного с предложением о приговоре (расстрел или заключение в лагерь на 5–10 лет), справки, скомплектованные в специальный список ("альбом"), подписывали, поддерживая или корректируя предложенные меры, начальник УНКВД и местный прокурор, затем альбом направлялся в Москву, где окончательное решение выносили нарком внутренних дел и прокурор СССР (Ежов и Вышинский). Приговоры исполнялись по возвращении альбомов в местные УНКВД», — пишут исследователи «Мемориала». По данным на 16 ноября 1937 года в «альбомном» порядке в рамках «немецкой операции» было осуждено 2 536 человек, а к 15 декабря того же года — уже 5 805 человек.

Каких бы то ни было сводных архивных данных о том, кого именно репрессировали по «немецкой» линии, не существует, но поиски в региональных архивах позволяют составить представление о категориях арестованных. Помимо уже упомянутых в приказах НКВД бывших сотрудников оборонных и стратегически важных предприятий, а также консульских и дипломатических работников, арестам подверглись бывшие немецкие военнопленные — солдаты и офицеры Первой мировой войны. В феврале 1938 года начальник Горьковского УНКВД Иван Лаврушин докладывал Ежову об аресте 441 бывшего военнопленного, каждый из которых якобы получил в плену «специальные задания диверсионного и повстанческого характера». В апреле 1938 года на заводе в Перми арестовали 150 рабочих, которые прошли через немецкий плен, они были объявлены немецкими шпионами.

В Киеве чекисты взялись за аресты военнопленных с таким рвением, что Ежов на встрече с руководящим составом НКВД УССР был вынужден провести разъяснительную работу, что брать надо все-таки не всех подряд: «Мы должны выявлять, учитывать, разрабатывать и репрессировать не всякого военнопленного, а таких, которые содержались либо в специально создававшихся иностранными разведками лагерях для пленных – украинцев, татар и других, и, следовательно, обработанных разведкой; либо таких, которые сохраняют с заграницей связь, что дает основание подозревать в шпионаже; бывших военнопленных, проявляющих себя антисоветски, что может являться результатом его работы по заданиям разведки и т. п.».

Вслед за арестованными за шпионаж и контрреволюцию советскими немцами или предполагаемыми германскими агентами репрессировали и их близких родственников — речь идет о печально известном приказе НКВД №00486 об арестах жен «изменников родины». Тех, кто к 1937 году уже находился в лагере как немецкий шпион, ждала «высшая мера наказания» или новые 8-10 лет лагерей: на этих заключенных распространялся оперативный приказ Ежова №00447, содержавший директивы о расстрелах и назначении новых сроков «антисоветским элементам», репрессированным ранее, — с количественным планом на расстрелы по регионам.

Изображение: Влад Милушкин / Медиазона

Историки отмечают, что даже приблизительно установить число оказавшихся в тюрьмах и лагерях советских немцев, а тем более выделить из этого количества данные о расстрелянных чрезвычайно трудно. Во-первых, немцев репрессировали не только в ходе национальных операций, но и, что называется, на общих основаниях: как кулаков, троцкистов, врагов народа. Во-вторых, по «немецкой линии» арестам подверглись не только этнические немцы или обладатели немецких фамилий, но и русские, латыши, украинцы и многие другие. «Основываясь на весьма разноречивых данных из статистических отчетов и ведомственной переписки, рискнем предположить, что всего за 1937–1938 годы было осуждено 69–73 тысячи немцев, из них примерно 40–41 тысяча по национальным операциям, 20–22 тысячи "тройками" по "кулацкой" операции, остальные — Особым совещанием при НКВД и судебными органами», — пишут Охотин и Рогинский.

Число расстрелянных в ходе «немецкой операции» — более 40 тысяч человек. Немцы, по разным данным, составляли от 73% до 76% от этого числа — то есть около 30 тысяч человек.

Примечательно, что в еще существовавшей в те годы АССР Немцев Поволжья были сравнительно невысокие показатели арестованных и убитых во время «немецкой операции»: 1 002 и 567 человек соответственно (для сравнения, в Москве и области арестовали 1 220 человек, в Краснодарском крае — 2 895 человек, в Украинской ССР — 21 299 человек). «Этот факт вполне сообразуется со сталинско-ежовской логикой 1937–1938 годов: АССР НП — зафиксированное Конституцией СССР образование, поэтому немцы, постоянно живущие там, в отличие от немцев во всех других местах их компактного проживания, — "свои", принадлежащие к "советской", а не "иностранной" национальности», — пишут Рогинский и Охотин. В доказательство своей гипотезы историки «Мемориала» также приводят тот факт, что на немцев Поволжья не распространялся уже упоминавшийся запрет на призыв в Красную Армию, выпущенный в 1938 году. Но уже через два месяца после начала Великой Отечественной войны немцы Поволжской республики были депортированы в полном составе.