Неверные слуги режима 

Вторая волна послереволюционной эмиграции формируется на фоне активного строительства социализма — сворачивания НЭПа, коллективизации, раскулачивания, индустриализации, сталинского террора 1920-30-х годов — и достигает своей кульминации в ходе Второй мировой войны. Свое условное начало этот период берет в феномене «невозвращенцев» — бежавших из России и, изъясняясь языком той эпохи, перешедших в лагерь буржуазии советских чиновников. Именно в связи с невозвращенцами из загранкомандировок в советском праве вскоре и появляется понятие «изменник Родины».

Летом 1928 года ЦК партии констатирует тревожный симптом: количество невозвращенцев из числа чиновников уже превысило 120 человек, при этом многие из них имеют безупречную репутацию, дореволюционный политический стаж и ни много ни мало партийный билет ВКП(б). 

Превентивные меры не заставили себя долго ждать: состав дипмиссий за рубежом — в первую очередь, сотрудники торгпредств — подвергается чисткам и тщательным проверкам на верность советскому правительству, «пролетарское происхождение», а также отсутствие родственных связей «в буржуазных странах». Конечно, все это имеет совершенно обратный эффект, и число невозвращенцев многократно растет: по разным оценкам, до середины 1930-х годов ежегодно как минимум 150 чиновников отказываются возвращаться в Советский Союз. Чаще всего остаются в Германии, Франции, Персии и Англии, реже — в Америке и Прибалтике. Часть чиновников бежит в связи с обнаруженными растратами, кого-то переманивают на работу иностранные компании, кто-то выезжает под предлогом лечения или свидания с родственниками. 

В числе невозвращенцев, порвавших с советским режимом, немало заслуженных революционеров-подпольщиков, активных участников Октябрьского переворота и гражданской войны (Юрий Ломоносов, Федор Раскольников), высокопоставленных дипломатов (Григорий Беседовский, Сергей Дмитриевский), сотрудников НКВД (Александр Орлов, Вальтер Кривицкий, Григорий Агабеков) и Коминтерна (Ян Валтин), старых большевиков (Александр Нагловский), беспартийных специалистов (Николай Тимофеев-Ресовский), академиков (в том числе известный «красный профессор» Иосиф Литвинов), писателей (Георгий Федотов, Георгий Иванов) и даже сотрудников аппарата ЦК партии (секретарь Сталина Борис Бажанов).

Русская эмиграция первой волны видит в невозвращенцах своекорыстных и безыдейных оппортунистов. Десятки служащих и командированных высоких сановников «стряхивают советский прах со своих ног в тот самый момент, когда они — хищники, рвачи, взяточники и карьеристы — отказываются возвращаться из-за границы в социалистическое отечество», пишет один из лидеров меньшевиков Федор Дан, высланный в 1922 году из СССР как враг Советской власти. Дан замечает, что «некоторые ловкачи даже умудряются при уходе с советской службы сдирать с большевистского правительства изрядные куши и пожизненные пенсии за молчание». 

Ему вторит влиятельный эмигрант Павел Милюков: невозвращенцы — люди, которые всегда руководствуются исключительно «расчетом собственной выгоды и элементарным чувством животного самосохранения». С 1934 года «бегство за границу или отказ возвратиться из-за границы в СССР» квалифицируется как уголовное преступление, равное шпионажу и попытке контрреволюционного переворота, минимальное наказание — 10 лет лишения свободы, максимальное — смертная казнь с конфискацией имущества. В этот же период некоторые невозвращенцы (например, Григорий Агабеков и Федор Раскольников) гибнут при невыясненных обстоятельствах. 

Русский фашист на гильотине 

6 мая 1932 года в центре Парижа, буквально в нескольких шагах от Триумфальной арки, раздается выстрел: в бывшем особняке Ротшильдов, куда на благотворительный аукцион в поддержку писателей — участников Первой мировой войны съехалась верхушка политической элиты, малоизвестный писатель-графоман Поль Бред стреляет в президента Французской республики Поля Думера. 

Посетителям выставки, среди которых было немало военных, удается обезоружить Бреда. При задержании тот выкрикивает мало кому понятный лозунг: «Фиалка победит машину!». Через сутки семидесятипятилетний президент Думер — воплощение буржуазного либерализма рубежа веков, человек, потерявший на Западном фронте четверых из пяти сыновей, умирает в больнице. 

В тот же день неформальный лидер русской диаспоры Василий Маклаков созывает экстренное заседание «Российского эмигрантского комитета»: он не исключает, что французское правительство под давлением общественности может начать высылку русских эмигрантов — выяснилось, что под именем Поля Бреда в Париже нелегально живет кубанский казак Павел Горгулов, называющий себя председателем партии русских фашистов.

На допросах убийца президента производит впечатление невменяемого: Горгулов рассказывает, как он, будучи ярым противником большевизма, несколько лет назад основал в Праге русскую национал-фашистскую партию, после того как его планы полететь на Луну провалились. Он уверен: европейские правительства снабжают Советскую Россию деньгами, а покушение на Думера непременно развяжет войну между Францией и СССР. После войны власть над страной перейдет к «крестьянскому диктатору», которого Горгулов определяет следующим образом: «отнюдь не коммунист, не социалист, не монархист, не еврей, не инородец, не иностранец и не женщина». 

Следствие довольно быстро выясняет, что «Всероссийская Национальная Крестьянская Партия Зеленых» существует лишь на знамени, вышитом двумя русскими танцовщицами ночного кабаре, и на страницах малотиражной брошюры, распространяемой в среде белой эмиграции. Один из ее параграфов программно провозглашает «Россию для русских!». 

При содействии эмигрантского сообщества французские следователи по отдельным деталям собирают противоречивый портрет убийцы президента, хотя установить его полную биографию так и не удается. Окончив в Праге медицинский факультет, Горгулов по состоянию «психического нездоровья» лишается права осуществлять врачебную практику. Два его брака с чешками последовательно распадаются, как только они распознают в Горгулове брачного афериста, которого интересуют только деньги. Зарабатывать на жизнь и издание своих романов ему приходится нелегальными абортами — так, на свои деньги он выпускает роман «Сын монахини». Когда несколько клиенток обвиняют Горгулова в изнасиловании, он по нансеновскому паспорту бежит из Чехословакии во Францию. 

«По манере говорить и держаться Горгулов совсем не похож на интеллигента, на врача. Казалось, что передо мной некультурный, неотесанный человек, казак от сохи», — рассказывает французским следователям секретарь Русского общества врачей, которое отказывает Горгулову в членстве. 

В Париже на приданое своей четвертой жены Горгулов под именем Поля Бреда издает сборник стихов «Тайна жизни скифов» и пишет политическую программу партии русских фашистов — обе брошюры остаются незамеченными. С немногочисленными парижскими знакомыми, которые характеризуют его как «угрюмого, неуравновешенного человека, кажущегося душевнобольным», писатель делится своими путаными планами: найти новую богатую невесту, переехать в Харбин или Бельгийское Конго, записаться в Иностранный легион, вступить в отряд гитлеровских штурмовиков. 

И хотя с началом судебных слушаний Горгулов называет себя не иначе как апостолом, экспертиза признает обвиняемого полностью вменяемым и заключает, что «впечатление безумного объясняется его национальностью». Этот процесс, как и громкие требования выслать русскую белую эмиграцию, широко освещается в международной прессе — среди корреспондентов в Париж приезжает, в частности, писатель Илья Эренбург. В сентябре 1932 года суд признает Павла Горгулова виновным и приговаривает к казни путем отсечения головы — гильотине. 

Психопатология костра мировой революции  

Зимой 1929 года советское судно «Ильич» увозит из Одессы в Турцию Льва Троцкого вместе с женой Натальей Седовой и их общим сыном Львом: благодаря высокому личному авторитету и популярности в партии высылка из страны становится крайней из мер, на которые решается в то время Сталин. В СССР у Троцкого остаются многочисленные соратники, друзья и родственники, которых ожидают репрессии.

Среди них Зина Волкова — дочь вождя революции от первого брака, который распался еще в далеком 1902 году, когда Троцкий бежит из сибирской ссылки в Париж. И хотя после революции девушка редко видит отца и вынуждена следить за его карьерой из газет, на протяжении многих лет Зинаида состоит с ним в переписке, в которой прослеживается околдованность своим знаменитым отцом. Когда Троцкий оставил свою первую жену Александру Соколовскую, девочке не было и двух лет — представление об отце у нее сложилось, в первую очередь, из рассказов взявших ее на воспитание старших Бронштейнов.

Когда Троцкого высылают на Принцевы острова в Турции, тридцатилетняя Зинаида, убежденная революционерка-марксистка, живет во втором браке и воспитывает сына Севу (будущий Эстебан Волков-Бронштейн). У Волковой недавно нашли туберкулез, который уже успел забрать ее младшую сестру Нину. Советские врачи дают благоприятный прогноз, но Льву Троцкому из ссылки удается сделать почти невозможное и выхлопотать для дочери, которую он знает по длинным и проникновенным письмам, разрешение на выезд из России для лечения. 

В 1930 году Зина вместе с Севой приезжают в Турцию, где у Троцкого уже сложилось окружение — сюда из самых разных стран съезжаются добровольцы, которые грезят о костре мировой революции и помогают ему вести политическую борьбу на четырех языках. Таким образом на турецком острове Бююкада складывается полноценная интернациональная коммуна, где Зинаида Волкова не находит себе места. Девушка страдает от панических атак и приступов гнева: главное для Зины — добиться внимания отца. Зинаида срывает заседания и встречи, требует для себя революционной работы, хотя не может справиться даже с обязанностями машинистки. Жена Троцкого Наталья Седова вынуждена терпеть громкие скандалы. В одном из писем Седова пишет, что подозревает падчерицу в серии поджогов дома, где обитают Троцкие.

Взволнованный отец отправляет Зину на лечение в Берлин: уверенная, что лечится от туберкулеза, Волкова на самом деле проходит курс лечения от тяжелого психического расстройства у лучших немецких психоаналитиков. Еще в период венской эмиграции Троцкий завел знакомства с известными психоаналитиками, которые убедили его в действенности своей терапии — Наталья Седова даже в какой-то момент посещает сеансы психоаналитика Альфреда Адлера и ведет с ним многолетнюю переписку. Подключив свои политические связи, Троцкий находит для Зины берлинского психоаналитика, который бегло говорит по-русски. Впрочем, попытка лечения психоанализом встречает у нее яростное сопротивление — и ее прежде редкие галлюцинации становятся более частыми и интенсивными.

В 1932 году ВЦИК специальным указом лишает членов семьи Троцкого права на возвращение в СССР, муж Зинаиды Платон Волков арестован и сослан, но все мысли девушки занимает только отец — и ее привязанность к нему принимает еще более болезненную форму. В письмах к Троцкому Зина называет его ласковыми именами, признается в любви и намекает на сексуальную связь между ними: «Дорогусенький ты мой Крокодильчик, <…> отношения наши ближе всего стоят к понятию незаконного сожития. Только больше, пожалуйста, чтобы между нами этого не было! Кончай ты, молю тебя, какими ни на есть способами между нами этот позорный Всеевразийский кровосмесительный скандал». На Новый год из Турции к ней приезжает сын Сева, но состояние снова обостряется — 5 января 1933 года в берлинской квартире Зина Волкова открывает газовый кран и [Роскомнадзор]. 

Атлантка получает визу

В январе 1926 года поезд увозит двадцатилетнюю Алису Розенбаум из ненавистного ей Ленинграда в Москву. С собой у дочери разоренного революцией аптекаря два десятка сценариев, которые студентка института кинематографии собирается увезти с собой в Америку: последние месяцы ее семья развернула бурную деятельность, чтобы убедить советские власти в своей верности идеалам марксизма-ленинизма и получить разрешение на выезд из страны. 

По легенде, Алиса едет в Штаты, чтобы изучить американский кинематограф и по возвращении внести свой вклад в становление отечественной кинопропаганды. Чиновники колеблются: в Чикаго у Розенбаумов живут дальние родственники, до революции семья — воплощение состоятельной городской еврейской интеллигенции — жила на широкую ногу, так что дело может потенциально кончиться бегством в буржуазную страну. 

Но дочь Розенбаумов заверяет, что в Ленинграде остается ее жених, и свадьба — дело в общем-то решенное, но желание служить социалистической родине для нее превыше всего. Благодаря этому Алиса Розенбаум получает разрешение выехать за рубеж. Чтобы получить визу и необходимые иммиграционные бумаги, ей придется провести несколько долгих недель в Латвии, где располагается ближайшее на тот момент американское консульство — чтобы сократить поток переселенцев, американское правительство вводит строгие ограничения на иммиграцию из территорий бывшей Российской империи. Через Берлин, Париж, Гаагу и Нью-Йорк девушка наконец-то оказывается  в Чикаго у родственников матери.

Естественно, возвращаться Алиса Розенбаум не собирается — она всей душой ненавидит советскую власть, из-за которой обнищала ее семья. До революции Розенбаумов действительно можно назвать состоятельными: они владеют аптекой (национализирована в 1918 году) живут в большой квартире на Невском проспекте (конфискована и передана народу в 1920-м), каждое лето проводят в Крыму и регулярно устраивают приемы. Позже в интервью она будет вспоминать: ее семья была настолько богата, что вызывала прислугу, нажимая кнопку на стене. 

Дома семья разговаривает по-русски, но Алиса и две младшие ее сестры берут уроки французского и немецкого, играют на фортепиано и посещают частную гимназию для девочек, где учатся дочери политиков и интеллектуальной элиты дореволюционного Петербурга. В одно время с Алисой гимназию посещает Ольга Набокова — сестра будущего писателя и дочь известного политика-кадета. И если с началом Октябрьской революции Набоковы бегут из России, то Розенбаумы в надежде на скорый крах советской власти едут в Евпаторию, которая контролируется белыми — Зиновию даже удается открыть там новую аптеку. 

Когда контроль над Крымом переходит в руки большевиков, предприятие конфискуют, а Розенбаумы вынуждены за бесценок продавать драгоценности, чтобы вернуться в уже Ленинград. Основной добытчицей в семье становится мать Алисы Анна Розенбаум, свободно владеющая несколькими языками, она находит работу учительницы. Впрочем, ее зарплаты едва ли хватает, чтобы прокормить семью из пяти человек.

Это потом, взяв себе псевдоним Айн Рэнд и став писательницей, воспевающей доведенный до абсурда индивидуализм, она будет рассказывать, как создала себя сама без чьей-либо помощи, хотя едва ли это так. Большевики открывают доступ в университеты для женщин и евреев — Алиса Розенбаум поступает в Ленинградский государственный университет на факультет социальной педагогики. Один из ее лекторов — философ Николай Лосский, который вскоре будет выслан из России. Несмотря на очевидную нужду, родители не заставляют студентку работать и даже выделяют ей деньги на саморазвитие: Алиса тратит все свободное время на мюзиклы, оперетты и американский немой кинематограф (во времена НЭПа в стране разрешен прокат зарубежных фильмов).

После выпуска из университета в 1924 году будущая Айн Рэнд решает стать сценаристкой — и тут из Чикаго приходит заветное письмо. Около тридцати лет назад семья Анны Розенбаум оплатила переезд в Америку своему дальнему родственнику, дочь которого теперь интересовалась делами в постреволюционной России. Вцепившись в возможность получить гостевую визу, через два года Алиса Розенбаум попадает в Чикаго, незадолго до того как границы Советского Союза окончательно схлопнутся. В пути она и придумывает себе новое имя — Айн Рэнд. 

Девушка едва говорит по-английски, но буквально сразу же концентрируется на своей цели — покорить Голливуд. Ночами напролет Рэнд-Розенбаум пишет на русском сценарии для фильмов, которые затем ее родственницы переводят на английский. Через год она действительно найдет работу в качестве младшей сценаристки у режиссера Сессила Блаута Демилля. О юности в России и своем еврейском происхождении Айн Рэнд предпочитает не распространяться. 

«Мое чувство к России — это безграничная ненависть. Ненависть ко всей стране, включая царский период. Это самая омерзительная и самая мракобесная страна на земле», — будет говорить она через много лет, когда напишет свой роман «Атлант расправил плечи» и станет известной писательницей. 

Репатриации после мировой войны

Массовый характер вторая волна эмиграции приобретает во время Второй мировой войны, когда сотни тысяч советских граждан — военнопленные, депортированные с оккупированных территорий (остарбайтеры) и коллаборационисты — оказываются за пределами Советского Союза. К концу войны за границей остается в живых более 5 миллионов человек, которых СССР считает своими гражданами — и подавляющее большинство из них стремится вернуться домой. 

На Ялтинской конференции Сталин, Черчилль и Рузвельт достигают соглашения, согласно которому репатриация становится обязательной. В международном праве послевоенной Европы появляется понятие displaced persons — под «перемещенными лицами» понимаются насильственно угнанные нацистами жители оккупированных территорий. По данным Международного комитета Красного Креста, численность «перемещенных лиц», которые потеряли за годы Второй мировой войны родину и имущество, составляет почти 60 миллионов человек. Из них чуть больше четверти всех беженцев (приблизительно 15,5 миллионов) находится в Европе. Касается решение о принудительной репатриации и коллаборационистов — только в вермахте и вспомогательной полиции во время войны, по разным оценкам, служит около 1,2 миллионов человек из Советского Союза.

Камень преткновения — вопрос о том, по границам какого года стоит отсчитывать территорию СССР. Советское правительство настаивает на дате 21 июня 1941 года, когда Германия напала на СССР, союзники же берут за точку отсчета 17 сентября 1939 года — день советского вторжения в Польшу. Благодаря этому в Советский Союз принудительно не высылают жителей Прибалтики, Западной Украины, Беларуси, Бессарабии и Северной Буковины — именно они составляют костяк этой волны «невозвращенцев». 

Другим болезненным для советского руководства вопросом становятся права человека. CША и Великобритания настаивают: «перемещенные лица» должны сами решать, возвращаться ли им в СССР. В Советском Союзе смена подданства или выражение эмигрантских настроений регулировались политической статьей 58 УК РСФСР и приравнивалось к шпионажу, антисоветскому заговору и контрреволюционной агитации с минимальным наказанием 10 лет лишения свободы с конфискацией имущества. 

Впрочем, разделение советских displaced persons на возвращенцев, колеблющихся и невозвращенцев имеет значение только в зонах англо-американских войск. Здесь же разворачивается охота за умами — профессора, доктора и кандидаты наук, инженеры и редкие специалисты, способные усилить интеллектуальный потенциал Запада, получают предложения остаться и получить работу. Важную роль в их интеграции играет Толстовский фонд под руководством Александры Толстой. Младшая дочь писателя пытается не допустить репатриации власовцев — она считает их патриотами погубленной большевиками России. На фоне этого проходят насильственные выдачи в руки НКВД власовцев и казаков, которые получают ярлык «малограмотных». 

В зонах действиях Красной армии все «перемещенные лица», которых СССР считает своими гражданами, были репатриированы независимо от их гражданства и настроений. Большинство интернированных советских граждан оказалось на Западе не по своей воле и стремилось обратно в СССР, а руководство страны нуждалось в притоке рабочей силы, чтобы восстановить разрушенное войной хозяйство.

К 1 марта 1946 года по Ялтинским соглашениям в Советский Союз возвращается более пяти миллионов человек. Многие из них по обвинению в коллаборационизме оказываются в лагерях ГУЛАГа. За рубежом остается от 500 до 700 тысяч человек, подавляющее большинство которых — жители западных окраин, многие из которых категорически не готовы жить в Советском Союзе.